Композитор Константин Хазанович: «У «Мастера и Маргариты», как и у Вселенной, одна четкая концепция — любовь»
Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» ждет новое художественное переосмысление: в начале ноября на сцене ММДМ состоится премьера одноименного симфонического цикла. «Культура» поговорила с автором музыки — композитором Константином Хазановичем.
— Официально формулировка звучит так: симфонический цикл «Мастер и Маргарита» композитора Константина Хазановича в обрамлении литературно-музыкальной постановки режиссера Ивана Миневцева. Поясните, что именно будет собой представлять спектакль, заявленный столь интригующе?
— Все началось с того, что я просто написал музыку, при помощи которой попытался выразить свое видение романа. Однако вскоре сам собой возник вопрос: как бы данное сочинение назвать? Поскольку для сюиты оно получилось довольно объемным, балетом и оперой тоже не является — скорее речь можно вести о самостоятельном симфоническом произведении.
Данный симфонический цикл состоит из восьми частей, отображающих определенные моменты философского характера, которые я пропустил через призму собственного восприятия, композиторского видения. Значимой ролью в общей концепции явилось то, что я отошел от привычного мистического флера, окружающего булгаковский шедевр, больше сосредоточившись на некоей метафизической составляющей.
В моем понимании роман «Мастер и Маргарита» скорее служит доказательством существования Бога, нежели дьявола. Мне кажется, что в тексте Михаила Афанасьевича речь идет о неких божественных законах — высших законах этики, справедливости, о которых сам Воланд и говорит, и которые защищает. Может быть, Воланд для того в тот самый момент и появился на Патриарших — чтобы доказать существование Бога, некоей высшей материи, которая движет всем миром. В моем произведении лейтмотивом следуют два мощных аккорда: звучащие почти в каждой части, они призваны эту вселенскую материю музыкальным языком обозначить...
Я, как мне кажется, несколько нестандартно подошел к описанию бала у Сатаны. Ведь многие воспринимают эту сцену как нечто готическое, страшное: все разрушено, кругом паутина и прочая жуть — то есть, своего рода Хеллоуин. Но если обратиться непосредственно к тексту Булгакова, то там ни словом не упоминается о подобной атмосфере. Напротив, возникает картина некоего утонченного модного мероприятия: весь зал в цветах, звучат не сатанинские мотивы, а вальсы Иоганна Штрауса.
А в другом зале в это же самое время играет джаз. И я, будучи джазовым музыкантом, не мог обойти вниманием данный аспект. Постарался найти необычное, как мне кажется, художественное решение: на «моем» балу играет вроде бы вальс, но что-то с ним не так (Улыбается).
— Отсылка к джазу присутствует только в этой сцене?
— Да. В целом же я не старался писать в каком-то определенном стиле — просто стремился при помощи различных средств художественной выразительности сказать именно то, что намеревался. Поэтому где-то у меня в партитуре проскальзывают отголоски Шостаковича, где-то Стравинского, содержатся намеки на Чайковского, Вагнера, того же Штрауса. Что вполне естественно: любой художник, создавая собственное произведение, невольно отталкивается от тех композиторских приемов, которые были свойственны знаменитым предшественникам.
Это неизбежно — возможно, благодаря этому впоследствии и выковывается собственный стиль. Но это ни в коем случае не прямые «цитаты», а определенные музыкальные решения, которые могут напоминать о том или ином авторе. И в моей музыке, как мне представляется, можно уловить влияние вышеупомянутых композиторов.
— Написание музыки давалось легко, или приходилось, что называется, преодолевать?
— Нет, вы знаете, преодолевать и превозмогать особо не приходилось: основная канва была написана за три месяца. Идею я вынашивал примерно полгода, но однажды, помню, ехал в поезде, как вдруг сама собой возникла мелодия... Словно откуда-то сверху раздался голос: «Иди и пиши!».
После этого мне ничего другого не оставалось, кроме как открыть в ноутбуке программу, где пишутся ноты. Возник некий бурный поток музыкальных мыслей и решений, и через три месяца все восемь частей в основе своей были готовы.
— Насколько музыка перекликается с художественным текстом? Вы старались писать, строго следуя первоисточнику?
— Произведение Булгакова очень многоуровневое, многослойное, поэтому наша постановка — это не музыкально-литературный пересказ «Мастера и Маргариты», а некий сборник иллюстраций. Перед нами не стояла задача напомнить в деталях сюжет романа — мы хотели просто создать ряд зарисовок по подобию того, как это происходит на какой-нибудь выставке.
То есть: в роли самой картины у нас выступает музыка, а в качестве описания, сопровождающее, как правило, то или иное полотно, следуют отрывки из романа, которые читают актеры. Данные литературные вставки служат своего рода подводкой к тому, о чем идет речь в музыкальной части — дабы помочь зрителю понять изначальный композиторский замысел. Таким образом, музыкальные и текстовые фрагменты в нашем спектакле чередуются. И эта довольно необычная формула, которую в итоге нашли, нам очень нравится.
— Существует множество толкований романа «Мастер и Маргарита». Не опасались ли вы, что обращаясь к данному Magnum opus, идете на определенный риск?
— Сложно сказать. Мы ведь не рассчитываем на какую-то конкретную аудиторию. Поэтому реакцию зрителя предугадать сложно. Это вообще всегда непростая история, особенно если речь идет о таком произведении, как «Мастер...»
С другой стороны, музыка — это универсальный язык, который, тем не менее, каждый понимает по-своему. Мы не ставим перед собой цели кого-то в чем-то убедить, на кого-то повлиять, изменить чье-либо восприятие, и так далее. Любое искусство должно вызывать отклик только у того, кто сам к этому стремится. Наша задача предельно чиста и честна — просто творить. Так, наверное, и должно быть, ведь всем хорошо известно, что задача творца — именно творить, а скрытые смыслы пусть ищут критики.
— «Мастера и Маргариту» пытались неоднократно переосмыслить в музыкальном плане. Среди прочих, это опера Сергея Слонимского, рок-опера Александра Градского, саундтрек Игоря Корнелюка к известному одноименному телесериалу. Но почему-то складывается впечатление, что что-то все равно не так, чего-то не хватает. Ощущения законченности произведения, в отличие, скажем, от «Бориса Годунова» Мусоргского или «Евгения Онегина» Чайковского, не возникает. Что не так с булгаковским романом, почему ему так не везет?
— Дело, наверное, в том, что в данном случае довольно непросто найти золотую середину. Поскольку одни сочинения весьма иллюстративны, а другие, напротив, излишне заумны. К «Мастеру...» не так-то просто подступиться, в нем нет какой-то одной четкой линии, от которой композитору можно было бы оттолкнуться.
Но, на мой взгляд, именно в этой структурной сложности романа Булгакова и кроются его сила и уникальность. Скажем, с упомянутым вами «Евгением Онегиным» история была совсем иная. Мы ведь с режиссером Иваном Миневцевым работали и прежде. Наш спектакль «Онегин» получил национальную премию Министерства культуры Российской Федерации за лучший спектакль по русской классике 2022 года.
Так вот, в бессмертном пушкинском романе найти «отправную точку» нам было проще: мы решили оттолкнуться от темы животных страстей, на которую уже потом нанизывали остальной сюжет. А Михаил Афанасьевич хоть и помогает взглянуть на картину мира необычайно широко — сквозь время и пространство, тему любви и ненависти, поднимая вопросы морально-нравственных устоев и так далее, — какой-то одной «зацепки», на мой взгляд, все же не предлагает. Чем, наверное, и усложняет задачу для композитора.
Поэтому думаю, что музыкальный язык «Мастера и Маргариты» вообще не должен и не может быть пронизан какой-то единой концепцией. Так как сама Вселенная ее лишена, постичь ее невозможно. Хотя если подобная концепция существует в принципе, ее всегда можно обозначить простым словом — любовь.
— Любое ли литературное произведение можно положить на музыку?
— При желании можно, конечно, все что угодно — в этом и заключается сила художественной мысли. Но тут важно другое: насколько интерпретатор (будь то композитор, художник или скульптор) сумеет разгадать изначальный замысел, который автор вкладывал в то или иное произведение. Необходимо понять не то, кто такой Евгений Онегин, а то, что вкладывал в свой текст Пушкин.
Важно также и то, насколько тропинка, по которой шел автор, близка твоему собственному восприятию: та ли это дорожка, не заблудишься ли ты, ступая на нее? И насколько хорошим, убедительным получится в итоге произведение композитора, зависит от того, находится он на одной волне с писателем или нет. Если задумки, как говорится, «склеиваются», велика вероятность, что нечто достойное, глядишь, и выйдет, а нет — любое таинство исчезнет, останется просто набор нот.
— Надеетесь ли вы в обозримом будущем расширить географию вашего симфонического цикла?
— Конечно, как и любому автору, мне бы хотелось, чтобы проект жил как можно дольше, демонстрировался не только в столице, но и шел по всей стране и, возможно, даже за рубежом. А какая уж ему будет уготована судьба — покажет время. Здесь, думаю, уместно процитировать фразу Воланда: «Все будет правильно, на этом построен мир».
Фотографии предоставлены Константином Хазановичем.