Пианист Денис Мацуев: «Я патриот и люблю спать в своей кровати»

Об отечественном музыкальном образовании и загадочном российском культурном коде, о том, чем нам обязан Китай, рассказывает один из самых популярных пианистов современности, народный артист РФ, лауреат Государственной премии Денис Мацуев.

— Мир обязан России великими романами XIX века. Да и в XX веке, времени Платонова, Булгакова, Гроссмана, наша литература была очень значительной. В ХХ веке едва ли не лучшим в мире был русский театр: от Станиславского и Мейерхольда до Товстоногова, Любимова и Эфроса. У нас было большое кино. А сейчас у нас нет ни великих романов, ни великих театральных режиссеров, да и отечественный кинематограф заметно «выдохнул». Осталась ли наша страна великой музыкальной державой?

— Ваш вопрос надо бы разделить на две части: касающуюся исполнительства и имеющую отношение к современным отечественным композиторам.

Русская исполнительская школа по-прежнему остается великой. Более того: сейчас происходит ее всемирная экспансия.

У меня есть фестиваль Crescendo, который начался в 2005 году, когда мы придумали его с Давидом Яковлевичем Смелянским. Задача была в том, чтобы собрать тех исполнителей, кто в девяностые годы по разным причинам покинул нашу страну. И показать, в первую очередь, русской аудитории, потому что в филармонической афише на тот момент оставались наши мэтры, но молодых имен никто не знал. И это был самый настоящий прорыв, абсолютное потрясение. Публика познакомилась с исполнителями моего поколения и теми, кто был моложе. Они получили еще советское образование и по понятным причинам в девяностые годы уехали на Запад, учиться и концертировать. Так они потеряли связь с нашей страной.

А сейчас отечественная филармоническая афиша на 80–90 процентов представлена «крещендовцами». Многие из них возвратились в Россию, преподают, имеют свои фестивали и другие проекты. Наша главная задача оказалась выполненной.

Но при этом их знает и мировая аудитория.

Когда рухнул Советский Союз, наши русские исполнительская и педагогическая музыкальные школы распространились по всему миру, перемешались с другими школами. Стало как в фигурном катании, когда на соревнованиях побеждают участники не из России. Ан глядь — тренеры-то у победителей наши... Так и на международных музыкальных конкурсах: когда побеждают китайцы и корейцы, ты видишь, что у них русские педагоги.

А если мы говорим о нашей совсем юной исполнительской школе, то поколение, которое я патронирую в нашем фонде «Новые имена», в конкурсе Grand Piano Competition, на фестивале Crescendo и телепроекте «Синяя птица» совершенно удивительно. Юные дарования возникают вопреки всему.

Как правило, они не из музыкальных семей. Зачастую — из маленьких сел или даже деревень. Порой это безотцовщина, и их семьи находятся не в самом лучшем финансовом состоянии...

Рационального, логически обоснованного ответа на вопрос, почему в нашей стране каждый год появляется столько исполнительских талантов, у меня нет. Все-таки, наверное, у нашей нации есть этот загадочный культурный код... А еще, конечно, сказывается инерция нашего великого советского музыкального образования.

Наш фонд «Новые имена» каждый год объезжает минимум двадцать пять регионов. Их посещают лучшие профессора Московской консерватории. Они дают свои мастер-классы, по итогам которых мы вручаем стипендии «Новых имен» вундеркиндам, нашим маленьким искоркам, и они входят в нашу семью. Мы смотрим, как они живут, наблюдаем за их развитием. Решаем, кому из них надо немедленно продолжить учебу в Москве, а кому-то, возможно, стоит еще «повариться» в атмосфере своей малой родины.

Это удивительное поколение! Оно успевает жить в жесточайшем современном темпоритме. Это не просто увлеченные своим делом «ботаники»-музыканты.

Они успевают читать, ходят в кино и театр, разговаривают на иностранных языках, владеют компьютерными технологиями. У них потрясающее чувство юмора. И, главное, им присуще уникальное чувство свободы, которое возникает в процессе концерта.

Выступая, наши юные таланты могут скрыть свое волнение, а это признак большого артиста. При этом, когда они выходят к роялю на «Синей птице», у них есть три минуты, чтобы выступить, а их смотрят десятки миллионов человек. У них есть один дубль на все про все, выражаясь телевизионным языком.

— Удалось ли сохранить молодую публику?

— Недавно мы отмечали столетие Московской филармонии. То, что в последние 20–25 пять лет сделала она и отечественные концертные залы в целом, стало одним из самых больших наших достижений. Появилось новое поколение публики, на концерты классической музыки ходит молодая аудитория.

Не только на моих концертах, но и на концертах моих коллег у половины зала молодые лица! В Европе такого нет. Там не знают, что будет с аудиторией классической музыки через 10–15 лет. На европейских классических концертах в залах в основном можно увидеть седые головы...

Если говорить об исполнительстве, то мы не потеряли, а, скорее, приобрели. На международных конкурсах, как правило, побеждают русские музыканты.

А если мы говорим о композиторах, то новых Рахманиновых и Чайковских у нас, к сожалению, сейчас нет. Но жив Родион Константинович Щедрин, который из года в год сочиняет шедевры.

Я руковожу новым конкурсом: он носит имя Рахманинова и пройдет в июне этого года, в преддверии стопятидесятилетия Сергея Васильевича. У конкурса будет три номинации, отражающие те ипостаси, в которых Рахманинов был одинаково велик. В нем примут участие пианисты, дирижеры и композиторы. Я уверен, что и последняя номинация подарит нам высокие потрясения.

— Уникальна ли отечественная система поиска музыкальных талантов или в мире есть что-то подобное?

— Мы были сильны этим всегда, но сейчас нам не дают расслабиться наши восточные соседи. Я человек независтливый, но до пандемии после гастролей в Китае у меня не то чтобы опускались руки... Я приезжал с этих гастролей злым. В каждой, по китайским меркам, «дыре», городе, миллионов на десять жителей, стоят концертные дворцы, напоминающие огромные космические шаттлы. В них есть пять или семь разных залов — для классической музыки, балета, оперы и для конференций.

Едва ли не каждый китайский ребенок ходит в музыкальную школу. Чуть ли не в каждом китайском доме стоит пианино — как у нас в советские времена. В Китае полностью скопировали советскую систему музыкального образования. И это яркий пример того, что при СССР, наряду с ужасными вещами, было и много хорошего. И его надо сохранять, надо поддерживать.

За последние годы сотни русских музыкальных педагогов переехали в Китай. И понятно, по каким причинам...

— Классическая музыка не относится к традиционной китайской культуре, для Китая это новая вещь. Откуда же это поветрие?

— Вложения, которые Китай делает в массовое музыкальное образование, не случайны. Это связано с тем, что я говорил о нашей филармонии. Важно прививать молодежи хороший вкус.

Я никогда не забуду мои первые поездки в Китай. Это было в 1997–1998 годах, когда только-только появились мобильные телефоны. Новых концертных залов еще не было, и я играл сольный концерт в старинном зале, в Шанхае.

Начав играть, я не понимал, почему все разговаривают, и в зале нет тишины. Поглядел краем глаза, и увидел, что все разговаривают по мобильным телефонам. Чем громче я начинал играть, тем громче они говорили. Ощущение было таким, как будто я потревожил их во время разговора.

Я ездил в Китай каждый год: через десять лет в залах, во время моих концертов, стояла абсолютная, понимающая тишина.

Отдельного разговора заслуживают афиши китайских концертных залов. Выступать в Китае приглашают лучшие коллективы, лучших солистов. Китайская компартия вкладывает огромные деньги в бюджеты этих «шаттлов». Те, кто этим занимается, понимают, что деньги тратятся не просто на воспитание детей, но и на их будущее, да и на будущее страны тоже.

Обучение классической музыке не только развивает вкус, но и способствует формированию нейронных связей. К тому же с этим связан престиж государства. В Китае не было традиций классической музыки, но теперь там появились свои виртуозы, которые потрясающе играют и побеждают на международных конкурсах пианистов.

Такие же, если не большие вложения, как и в классическую музыку, в Китае делают в спорт. Тут тоже есть результаты: когда раньше китайцы побеждали в фигурном катании?

Бум классической музыки сейчас не только в Китае, но и в Южной Корее. Никогда не забуду, как я играл в огромном, пятитысячном зале в Сеуле, в нем, в основном, были совсем молодые девчонки. После концерта они раскачали и подняли мою машину, и я почувствовал себя Элвисом Пресли.

А Япония? Концерт Чайковского сейчас для них как национальный гимн, он звучит повсюду: от лифтов до вокзалов.

На мой конкурс Grand Piano Competition приезжают и юные таланты из Европы. Но, как правило, это дети эмигрантов из азиатских стран. И учатся они у русских педагогов.

— Что же нам надо делать, чтобы догнать азиатских соседей?

— Я не думаю, что мы сможем взять пример с Китая. Он слишком сильно вырвался вперед, нам не под силу построить в каждом маленьком российском городе по уникальному залу с потрясающей акустикой. В конце концов, китайцев в десять раз больше, чем нас... Надо сохранить то, что мы имеем сейчас.

— Если вы говорите, что отечественную систему музыкального образования надо сохранить, то ей что-то угрожает?

— Не стану скрывать, в нашу систему музыкального образования пытались влезть очень многие. В большой опасности были музыкальные школы, их собирались перестроить в соответствии со злополучными Болонскими стандартами.

Мы выступили против этого на Совете по культуре при президенте. Многие мои коллеги ярко и убедительно доказывали, что последствия будут ужасными.

Слава Богу, нам удалось защитить наши великие, уникальные музыкальные десятилетки, которые из года в год выпускают фантастических музыкантов. Эти реформы превратили бы их в кружки, погибли бы традиции, которые питают отечественную музыкальную школу. Слова «бакалавр», «магистр», «Болонская система» звучат очень красиво, но все это абсолютно не для нашего музыкального цеха. Вот мы и взбунтовались.

Якобы дети до двенадцати лет еще не знают, будут ли они профессионально заниматься музыкой! Да, ребенок, поступивший в музыкальную школу, не обязательно станет музыкантом, тем более знаменитым. Но советские социологи говорили, что дети, которые в нее ходят, по статистике никогда не попадают в комнаты милиции...

Я не говорю, что в отечественном музыкальном образовании все обстоит блестяще. Расслабляться нельзя. Да, зарплаты музыкальных педагогов выросли, стали вполне достойными. В музыкальных школах-десятилетках их уровень несравним с тем, что было десять–пятнадцать лет назад. Но не надо забывать, сколько получают те энтузиасты своего дела, кто преподает в совсем маленьких городках.

И все же там по-прежнему рождаются блестящие таланты!

— В советские времена в каждой второй семье — неважно, обеспеченной ли нет — стояло пианино. Не стало ли сейчас обучение детей классической музыке удовольствием для избранных, для тех, кто может вложить в это деньги?

— В детстве я учился в школе искусств города Иркутска, и моя семья платила за это двадцать три рубля в месяц. В Советском Союзе это были большие деньги, но родители на это шли.

А сейчас, насколько я понимаю, музыкальные школы стали бесплатными. Здесь есть парадокс: при СССР дети массово учились в музыкальных школах, их родители тратили на это немалые, по советским меркам, деньги. А сейчас, когда это стало доступным, поток не такой большой...

Но в наши музыкальные школы все равно ходит много детей.

И я совершенно не согласен с тем, что сейчас детей учит музыке некая элита. Тут другая проблема: немногие выбирают профессию скрипачей, виолончелистов, духовые инструменты. Все хотят стать пианистами.

Есть и еще одна, очень важная, на мой взгляд, вещь. Раньше музыкальная школа была важной добавкой к общеобразовательным предметам. Бесплатное музыкальное образование стерло грань между тем, чем занимаются серьезно, и самодеятельностью, хобби.

Это не значит, что надо установить высокую плату за обучение в музыкальных школах и выманить у людей деньги, которых у них и так немного. Надо найти ту тонкую грань, которая помогла бы убедить родителей в том, что музыкальная школа — часть серьезного образования ребенка.

Далеко не каждая семья сейчас может приобрести пианино. Многие родители покупают электронные инструменты, на которых очень сложно постичь азы. У них нет присущей акустическому пианино звуковой магии, они, скорее, подходят для самодеятельности, для того, чтобы что-то наиграть папе с мамой... Но производство наших фабрик, выпускающих акустические инструменты, в последние годы, слава Богу, растет.

— Что еще вас обнадеживает?

—У нашей великой Центральной музыкальной школы при Консерватории появились филиалы во Владивостоке, в Кемерово и в Калининграде. Теперь ребятам из близлежащих районов не обязательно ехать в Москву. Они могут играть на суперинструментах и учиться у блестящих педагогов.

Это, конечно, огромный скачок.

Но мы не должны почивать на лаврах. Надо помогать нашим педагогам в регионах, поддерживать те семьи, где рождаются таланты.

Я снимаю квартиры и плачу стипендии двадцати пяти юным талантам, но эту историю нужно развить, перевести ее на уровень государственных грантов. Я занимался этим вопросом, здесь есть движение вперед.

Нашим уникальным искоркам нужна точечная помощь. В качестве примера я всегда привожу свою семью.

В 1991 году меня пригласил на концерты в Москву фонд «Новые имена», и я, вместе со знакомыми родителей, случайно проходил мимо Центральной музыкальной школы. Мы туда зашли, взрослые спросили директора ЦМШ Валентина Сергеевича Бельченко:

— Можно послушать мальчика наших друзей?

Я сыграл две прелюдии Рахманинова в своей джазовой импровизации, и Валентин Сергеевич сказал, что мне надо немедленно приезжать в ЦМШ.

Через неделю я уже был в Москве. Но эта неделя оказалась самой сложной в моей жизни. Нужно было уехать из моего Иркутска, где каждый закоулок был родным. Родители бросили все и уехали со мной в Москву. Бабушка продала квартиру, первое время мы жили на эти деньги... Я играл от «Новых имен», учился в ЦМШ. «Новые имена» платили стипендии, я начал гастролировать по всему миру. А потом я победил на конкурсе Чайковского, и у меня все получилось.

Но риск был большим, никто не давал нам никаких гарантий. Да и время было жутким, но моя и родительская вера, внутренний оптимизм нашей семьи взяли верх. Да и новая музыкальная среда помогла... Когда я приехал в ЦМШ, мне было пятнадцать лет. Если бы я прождал в Иркутске еще два-три года, возможно, моя судьба сложилась бы совсем по-другому...

Был соблазн уехать учиться за границу, меня приглашали самые знаменитые музыкальные школы и колледжи мира. Но я остался в России. Дело в том, что я патриот и люблю спать в своей кровати. Люблю мой Байкал и мои улицы. Люблю, когда мне готовят мои родители. Московская консерватория, была мечтой моего детства, я с детства хотел участвовать в конкурсе Чайковского.

Жизнь на сцене для меня всегда была главной. Сцена для меня самое удивительное, любимое, загадочное и счастливое место на земле. Кульминацией моего дня был и остается концерт. Я обожаю публику! Поэтому, наверное, все то, о чем я говорил выше, и сработало.

Фотографии: Сергей Ведяшкин и Алексаддр Авилов / АГН Москва.