Песни смертников. Фильм в память о Моисее Береговском и Холокосте

 




27 января – Международный День памяти жертв Холокоста. За несколько дней до этой даты на киностудии "Ленфильм" в рамках фестиваля Хроники катастрофы прошла петербургская премьера документального фильма Елены Якович "Мотивы Моисея Береговского". Это рассказ о человеке, собравшем уникальную коллекцию еврейского фольклора, носители которого были почти целиком уничтожены Холокостом.




"Он записывал еврейские мелодии от писателя Давида Бергельсона и слепого нищего, живущего в Киеве с 1915 года, от колхозника из колонии "Шолом-Алейхем" Николаевской области и сапожника из Белой Церкви, от работницы одесской щетинной фабрики и домашней хозяйки из местечка Ушомир Житомирской области, от крымского ткача, перенявшего напев у клезмеров в местечке Богуслав, от херсонского бухгалтера, от артиста Соломона Михоэлса, от флейтиста-парикмахера из Славуты. Он спешил записать всё, что сохранила людская память, как будто предчувствовал катастрофу, которая почти поголовно уничтожит тех, кто хранит в своей памяти еврейскую музыку", – пишет дочь Моисея Береговского Эда Береговская.


Архив Моисея Береговского, всю жизнь собиравшего еврейский фольклор на Украине, считался утраченным. Но оказалось, что 1200 восковых фоноваликов с записями песен и музыки еврейских местечек, а также голосов Михоэлса и Шолом Алейхема чудом сохранились, пережив и войну, и сталинские репрессии. Ценность коллекции трудно переоценить: к началу Второй мировой войны евреи жили во всех европейских странах, но только на территории СССР их фольклор собирался и изучался. После уничтожения шести миллионов европейских евреев оказалось, что собрание Моисея Береговского – это единственная память об их исчезнувшей культуре.




"Мы были первые, кому разрешили снимать эти уникальные фоновалики в фондах Национальной библиотеки Украины имени В. И. Вернадского. Песни гетто и лагерей, записанные Береговским в 1944-45 годах – у тех немногих, кто вернулся, были оцифрованы специально для фильма", – пишет режиссер-документалист Елена Якович, снявшая десятки фильмов и сериалов, в том числе фильм "Прогулки с Бродским", удостоенный премии "ТЭФИ". По ее словам, фильм "Мотивы Моисея Береговского" начался три года назад, когда проект Псоя Короленко и профессора из Торонто Анны Штерншис "Yiddish Glory" – песни времен войны из собрания Береговского – был номинирован на ГРЭММИ.


– Ко мне обратилась продюсер Викторина Петросянц с просьбой сделать про это фильм, – рассказывает Елена Якович. – Почему ко мне? Потому что к этому моменту я уже сняла фильмы "Брестское гетто", "Мир после "Освенцима"", "Хрустальная ночь, еврейский погром 1938". И ей порекомендовали ко мне обратиться. Музыкальный фольклор – совсем не моя тема. Но потом за всем этим встала фигура Моисея Береговского. Фильм сложился из многих пластов, из судьбы нашего злосчастного ХХ века.


Музыковед Евгения Хаздан давно занимается наследием Моисея Береговского. По ее словам, в СССР были созданы уникальные условия для собирания еврейского фольклора: во-первых, в 1920-е годы поощрялось собирание фольклора разных народов Советского Союза, это была еще имперская традиция, а, во-вторых, поощрялись наука и образование. Иврит не приветствовался как клерикальный язык, а вот идиш объявили языком масс, и изучению музыкального и театрального творчества на идиш был дан зеленый свет. По словам Евгении Хаздан, принципиально важно, что Береговский смотрел на еврейскую музыкальную культуру изнутри.


– Моисей Береговский родился в семье учителя хедера в деревне Термаховке, которая была вне черты оседлости, поэтому вскоре семья вынуждена была переехать в Макаров, где была резиденция местного цадика, – рассказывает Хаздан. – С очень раннего возраста он ходил в хедер, учился всему, чему учились еврейские мальчики, вероятно, был певчим в местной синагоге. В 13 лет – это еврейское совершеннолетие – он уехал в Киев, там учился в гимназии и пел в синагоге, а когда у него сломался голос, поступил в консерваторию учиться играть на виолончели. Он зарабатывал на жизнь – давал уроки, руководил хором, после революции активно участвовал в еврейском образовании, организовал детскую музыкальную школу, где преподавание велось на идише.


С 1918 года Моисей Береговский сотрудничал с "Культурлигой" – организацией, приобщавшей еврейские массы к культуре, которой они были лишены до революции из-за черты оседлости и процентной нормы. В 1919-1920 годах на Украине – голод и еврейские погромы. В 1922 году Береговский приехал в Петроград с еврейским детским домом, куда собрали сирот, оставшихся после погромов. О том, как он там преподавал, дает представление его дочь Эда Береговская.




"Всем запомнилась постановка "Сказки о царе Салтане", которую осуществил с воспитанниками мой отец. Б. М. Гейбер, завуч детдома № 48, переслала мне письмо бывшей воспитанницы Сони, которая писала об этом: "Я сама присутствовала на репетициях. До сих пор помню наизусть каждую арию из этой оперы. Помню, как мы всем детдомом пороли мешки, красили их в красный, желтый и зеленый цвета, шили из них костюмы бояр и челяди. Помню костюм царевны, помню даже имя девочки, которая пела арию царевны... Помню, что все мы, весь детдом, "жили" этой оперой. Даже повариха наша, стоя у плиты, пела арию Гвидона".


В 1922 году Береговский женился на учительнице, работавшей в том же детском доме, Сарре Иосифовне Паз.




– В этом году я нашла документы, подтверждающие, что Береговский жил на Шпалерной, там у него родилась первая дочка, – говорит Евгения Хаздан. – В Петрограде он поступил в консерваторию, где познакомился с Шостаковичем, но доказательств этому, впрочем, нет – Шостакович учился у того же преподавателя, но был несколькими курсами старше. В это же время Береговский преподавал еще в 5 или 6 детских домах и школах – это время голода, карточек, а ему надо кормить семью. В 1926 он вернулся в Киев, в ту школу, которую когда-то организовал. Он поступил в фольклорную комиссию при Украинской академии наук, это и был его основной университет, где он получил знания и навыки фольклориста. У него родилась вторая дочка, жили они очень бедно, впроголодь. В начале 1930-х он опубликовал свой первый сборник песен.


Всего в собрании Береговского 5 томов, Евгения Хаздан сравнивает их с пятикнижием Моисея. Когда Береговский начал ездить в экспедиции, он собирал и украинский, и таджикский, и греческий, и цыганский фольклор – пробовал разные традиции.


– Его навык и чутье фольклориста были очень богатые. С какого-то момента он стал понимать, что простой фиксации песен – нот и текстов – мало, и он начинает собирать инструментальную музыку, чего до него фактически никто не делал. Он первый полностью собрал и описал клезмерскую музыку – инструментальную еврейскую традицию, –рассказывает Хаздан.


Планомерные фольклорные экспедиции Береговский начал проводить с 1929 года. Когда началась война, вместе с Институтом пролетарской культуры он уехал в эвакуацию в Уфу, где записывал башкирский фольклор и песни украинцев, когда-то переселенных на Урал. В 1944 году семья вернулась сначала в Москву, где Береговский успел защитить кандидатскую диссертацию по клезмерской музыке и ее бытованию. Это был 3-й том его "пятикнижия". Затем сотрудники Кабинета еврейской культуры вернулись в Киев. В конце 1944 года Береговский поехал в Черновицкую область, летом 1945 года в Винницкую – туда, где были еврейские гетто.


"За скупыми строками отчета о фольклорной экспедиции ощущаешь потрясение от кошмаров геноцида и восхищение людьми, которые и перед лицом смерти не переставали петь, – пишет Эда Береговская. – "Чем больше мы познавали ужасы, нечеловеческие условия жизни евреев в лагерях и гетто, тем труднее было себе представить возможность существования песни в этом быту"… От тех единичных узников гетто, которые каким-то чудом остались в живых, отец записал семьдесят песен, созданных и звучавших в среде смертников. Эти материалы легли в основу работы о еврейском фольклоре военного времени”.


И все же Евгения Хаздан считает самым ценным 4-й том собрания Моисея Береговского, посвященный народным еврейским театральным постановкам, пуримшпилям.


– И клезмерская музыка, и пуримшпили – это были новые, никем ранее не описанные жанры. Пуримшпили должны были стать его докторской диссертацией, которую ему защитить не дали. 5-й том продвигать было труднее всего, это были напевы без слов, нигуны, у них была богослужебная функция, которую он изо всех сил скрывал, и по ним он, к сожалению, полноценных исследований проводить не мог. В 1948 году Институт пролетарской культуры разорили, арестовали почти всех его сотрудников, ему пришлось уйти и работать в музыкальных школах, больше его никуда не брали. А в 1950 году его арестовали.




"...Обыск длился всю ночь. Так как никаких компрометирующих материалов не было, брали все, что под руку попадется, – пишет Эда Береговская. – Взяли мою записную книжку со стихами, среди которых были и стихи Есенина, считавшегося неблагонадежным, упадочническим поэтом. Книжка, как я узнала позже, фигурировала во время следствия – отцу… ставили в вину, что плохо воспитал дочь. А уж мои тетради по арабскому языку… были прямо истолкованы как доказательство подготовки к шпионской деятельности на территории Палестины. Заодно экспроприировали красивую лампу на рояле, кресла и другие вещи, которые приглянулись".


Моисей Береговский делал свои записи с 20-х по 50-е годы и именно за это отправился на лесоповал – его обвинили в том, что он навязывал людям еврейскую национальную культуру. В середине срока его списали по здоровью, но добился реабилитации он только с помощью Шостаковича. Когда он вернулся домой, его внучке Елене Баевской было три года.




– Я знала, что дедушка где-то есть, мне говорили, что он лечится в санатории и приедет, – вспоминает она. – Но когда он приехал, он был обычный дедушка. Он посадил меня рядышком, заточил карандаши и стал учить меня рисовать домик, солнышко. Я помню, он чинил лампочку, а я держала отвертку и подавала ему инструменты, как бы помогала. На санках он меня возил. Дома он был улыбчивый дедушка, который был в восторге, что такая маленькая внучка обнаружилась, а все плохое я, конечно, не видела.


Дедушки не стало, когда Елене было 8 лет. Потом была взрослая жизнь, отъезд в США. Семейный архив остался в России, хранился у друзей.




– На меня вышла Лена Якович и стала выяснять, чем я могу помочь. И тогда я говорю: "Есть дедушкин архив". Лагерные письма нашлись почти сразу, ну, а когда фильм был снят, я нашла еще множество других дедушкиных писем. Я их с помощью литературного секретаря привела в порядок и хочу передать в Институт истории искусств, чтобы они хранились там же, где его научный архив.


– Что-то вас удивило в этих письмах?


– Эзопов язык. Вот этого я раньше не понимала. Если человек систематически пишет родным: "Не тратьте денег на продукты, лучше пришлите мне такой-то журнал по музыковедению и такой-то справочник по истории музыки", а потом вдруг: "пришлите, пожалуйста, копченой рыбы, сыр, но не какой-нибудь, а получше" и еще что-то, то сперва удивляешься, а потом понимаешь, что это очередное вымогательство или лагерного начальства, или солагерников. И под каким давлением этот человек, не сразу поймешь. Бабушка очень беспокоилась о его здоровье, он же был сердечник. Он пишет: "Пожалуйста, не беспокойся. Я много бываю на воздухе и прекрасно себя чувствую". Иронию этих слов понимаешь не с налета.


Я очень благодарна Елене Якович за то, что она взяла меня с собой в поездку по местам экспедиций Моисея Береговского. Мы были в Белой Церкви. Именно там дедушка три раза подолгу бывал с экспедициями и кучу песен записал, и в Калининдорфе он тоже многое записал. – говорит Елена Баевская.


– С одной стороны, фильм – это история Береговского и его архива, с другой – история Холокоста на Украине и в Транснистрии – на территории между Бугом и Днестром, которую Гитлер передал Антонеску за его участие в войне на его стороне, – говорит документалист Елена Якович. – Туда депортировали румынских евреев. Под румынами не было тотального истребления народа, но там были ужасные лагеря, гетто, где морили голодом, тифом. И все же в Транснистрии уцелело до трети евреев, больше, чем где-либо. Береговский туда поехал и собирал там песни у выживших людей.


В фильме много рассказов людей, детьми пережившими Холокост. Один из них принадлежит драматургу Александру Гельману, который провел войну в Бершади, в гетто, где потерял маму и 12 родственников – всех, кроме отца.




Отдельная история – это судьба самих валиков, на которые Береговский записывал песни. Елена Якович называет ее архивным детективом: считалось, что они утрачены, но в начале 90-х годов их нашли в подвалах Библиотеки Академии наук Украины имени Вернадского.


– Это было открытие, наделавшее много шума, всемирное потрясение, потому что эти валики – хрупкий воск, который очень легко повредить, но они пережили и Сталина, и Гитлера и донесли до нас голоса уничтоженных в Холокосте людей, – говорит Якович.


– Как же их открыли?


– Как всегда, появился человек, Людмила Шолохова, она на них наткнулась, спросила – "что это?", изучила идиш и стала составлять каталог. Еврейские общины всего мира предлагали помощь – хотели оцифровать записи. Если их прослушивать на фонографе, то они, во-первых, могут рассыпаться, во-вторых, их нельзя много раз крутить на том инструменте, на котором они записывались. Во многих странах есть проблема считывания таких восковых валиков. У нас в Литературном музее такие валики хранятся с голосами Ахматовой, Мандельштама и всего Серебряного века. Так вот, киевские физики, которые были тогда без работы, изобрели некий аппарат бесконтактного считывания, которого нет в мире, и занялись расшифровкой валиков. Было издано шесть дисков, а потом, наверное, финансирование кончилось. Сейчас эта работа возобновилась. То, что звучит в фильме, звучит впервые. Там под каждый сюжет подложена аутентичная мелодия.


– Когда вы снимали фильм, ездили по местам экспедиций Моисея Береговского – что вас тронуло или что вас ранило больше всего?




– Я сделала акцент на рассказы людей, переживших Холокост, на их песни. В фильме же есть еще и Калининдорф, и Каменец-Подольский, и Белая Церковь, где евреев уже была зона немецкой оккупации, и евреев уничтожали поголовно. Вообще, с этим фильмом было много мистики. Например, ВВС ищет соседку Береговского по квартире. Представляете, сколько команд задействовано, чтобы найти! Берут списки, где-то ищут эти коммунальные квартиры. Я прилетаю в Нью-Йорк, меня моя подруга куда-то ведет и спрашивает: "А ты что сейчас делаешь?" Я говорю: "Береговского". Она говорит: "Моисея что ли?" Я говорю: "Да, а ты откуда знаешь?" Правда, она занимается еврейской культурой, в Америке-то он очень известен. И она говорит: "А моя мама с ним жила в одной коммуналке". Я говорю: "В смысле? Ну, поехали записывать". Вот так это делалось. Как будто кто-то помогал, ветер дул в спину.


Через десятилетия безвестности чудом спасшееся наследие Моисея Береговского постепенно входит в мировой научный обиход. Каталог фоноваликов из его коллекции внесен в Золотую Книгу ЮНЕСКО.