Уилла Кэсер «Песня жаворонка»: впервые на русском
Во многом автобиографический роман о талантливой девочке, которая уезжает в большой город, следуя за мечтой. «Сноб» публикует фрагмент из романа, впервые вышедшего на русском в издательстве «Дом историй» в переводе Татьяны Боровиковой.
«А на дворе стояло теплое, благодатное лето!»* — так заканчивалась любимая сказка Теи, и она вспомнила эти слова, выбегая на белый свет субботним майским утром. Под мышкой у нее была зажата книга с нотами. Тея шла в дом Колеров на урок, но не торопилась.
Только летом и начиналась настоящая жизнь. Во всех маленьких перенаселенных домишках распахивались окна и двери, и ветер продувал их насквозь, неся с собой сладостные и земляные запахи огородных работ. Городок стоял словно отмытый начисто. Тополя мерцали новыми желтыми липкими почками, а перистые тамариски покрывались розовыми бутонами. Теплая погода несла с собой свободу для всех. Люди будто из-под земли выкапывались на свет. Дряхлые старики, которых не видно было всю зиму, выходили во двор погреться на солнышке. Из окон выставляли вторые рамы, фланелевое нижнее белье — орудие пытки, терзавшее детей всю зиму, — убирали в сундуки, и дети наслаждались прикосновением прохладной хлопчатобумажной ткани к коже.
До Колеров было больше мили пешком, и Тея радовалась возможности прогуляться. Дорога вела прочь из города, в сторону сверкающих барханов. Сегодня утром они были желтые, с пятнами густо-лиловой тени на месте низин и ямок. Тея шла по тротуару до железнодорожного депо, расположенного на южном конце городка; затем она свернула по дороге на восток и дошла до того места, где стояли рядом несколько глинобитных домов — там жили мексиканцы. Тут она спустилась в глубокий овраг, прорытый ручьем в песчаной почве и пересеченный эстакадой железнодорожного моста. За оврагом, на небольшом пригорке — возвышении над открытой песчаной равниной — стоял дом Колеров, где жил учитель Вунш. Фриц Колер был местный портной, один из первых поселенцев в городке. Он переехал сюда, построил домик и заложил сад, когда Мунстоун только-только нанесли на карту. Трое сыновей Колеров, уже взрослые, работали на железной дороге и жили в разных городах. Один уехал работать в Санта-Фе, в штат Нью-Мексико.
Миссис Колер редко пересекала овраг, чтобы отправиться в город. Единственным исключением было Рождество, когда она покупала подарки и поздравительные открытки, чтобы отправить старым друзьям во Фрипорт, штат Иллинойс. Поскольку миссис Колер не посещала церковь, в ее гардеробе не водилось шляп. Год за годом она ходила в одном и том же красном капюшоне зимой и черном чепце с широкими полями для защиты от солнца летом. Платья она шила себе сама; подолы едва доходили до верха ботинок, а у пояса юбка собиралась как можно пышнее. Миссис Колер так толком и не освоила английский, и компанию ей составляли только растения — овощи, цветы, деревья, кустарники. Она жила ради своих мужчин и своего сада. Здесь, у песчаного оврага, она попыталась воспроизвести кусочек своей родной деревни в долине Рейна. Она пряталась за выпестованной ею порослью, жила в тени того, что сама посадила, поливала и обрезала. Под палящим солнцем открытой равнины она была слепа и бестолкова, как сова. Тень, тень — вот что постоянно задумывала и творила миссис Колер. Ее сад за высокой тамарисковой изгородью летом превращался в буйные джунгли. Над деревьями — вишневыми, персиковыми и сливовыми с золотыми плодами — возвышалась ветряная мельница с баком на сваях, источником жизни для всей этой зелени. Снаружи тамарисковую изгородь сада вплотную обступили пески и заросли полыни.
Весь город удивился, когда Колеры взяли к себе жить бездомного учителя музыки. За семнадцать лет старый Фриц не завел ни одного приятеля, если не считать шорника и Испанца Джонни. Вунш явился бог знает откуда — увязался за Испанцем Джонни, когда тот возвращался из очередного странствия. Вунш играл в оркестре на танцах, настраивал пианино и давал уроки музыки. Когда миссис Колер подобрала его, он спал в грязной немеблированной комнате над одним из салунов, и весь его гардероб составляли две рубашки. Как только он оказался под кровом старухи Колер, она принялась за дело. Она трудилась над Вуншем неустанно, как над своим садом. Она шила, стирала, чинила, и наконец ее стараниями он стал такой опрятный и респектабельный, что смог набрать целый класс учеников и взять в аренду пианино. Отложив немного денег, Вунш послал их хозяевам пансиона «Узкоколейный» в Денвере, где когда-то у него забрали целый сундук нот в залог за неуплату. Со слезами на глазах старик — ему было едва за пятьдесят, но жизнь его сильно потрепала, — говорил миссис Колер: он ничего больше не просит у Бога, кроме как скончать свои дни под крышей Колеров и быть похороненным у них в саду, под липами. Липы эти были не американские, но европейские, и летом покрывались цветами, которые цветом и запахом напоминали мед. Их благоухание превосходило ароматы всего остального сада и наполняло юные сердца необузданной радостью.
На ходу Тея размышляла, что, если бы не учитель Вунш, она могла бы многие годы прожить в Мунстоуне и так и не познакомиться с Колерами, никогда не увидеть ни их сад, ни обстановку их дома. Помимо часов с кукушкой, достаточно удивительной диковины (хозяйка говорила, что держит их ради компании, чтобы не было так одиноко), в доме Колеров была еще одна вещь, чудеснее которой Тея не видала за всю жизнь. Но об этом позже.
Чтобы давать уроки другим ученикам, учитель Вунш ходил к ним на дом. Но что касается Теи, однажды он заявил миссис Кронборг, что у Теи талант и что, если она сама станет ходить к нему, он сможет учить ее, не вылезая из тапочек, и это будет гораздо лучше. Миссис Кронборг была незаурядная женщина. Слово «талант», которого не понял бы ни единый человек в Мунстоуне, даже доктор Арчи, она поняла отлично. Для любой другой обитательницы города это слово означало бы, что девочка должна ежедневно завивать волосы и выступать перед публикой. Но миссис Кронборг знала, что это означает: Тея должна заниматься по четыре часа в день. Ребенок с талантом должен сидеть за пианино, точно так же как ребенок с корью должен лежать в кровати. Миссис Кронборг и все три ее сестры учились играть на пианино и хорошо пели, но таланта ни у одной из них не было. Их отец играл на гобое в оркестре в Швеции, прежде чем приехал в Америку искать лучшей жизни. Он даже был знаком с Дженни Линд. Ребенка с талантом нужно было держать за пианино, поэтому дважды в неделю летом и раз в неделю зимой Тея перебиралась через овраг к Колерам. Дамы в церковном кружке считали, что дочери проповедника не подобает ходить в такое место, «где постоянно пьют». Надо сказать, что сыновья Колеров даже пива чурались. Они стыдились родителей и при первой возможности ушли из дома; теперь они шили одежду на заказ у портного в Денвере, подбривали шею под волосами и оставили прошлое позади. А вот старый Фриц и Вунш, наоборот, частенько сидели за бутылочкой. Они приятельствовали; может быть, их связывала бутылка, в которой они стремились обрести потерянные надежды, может быть — общие воспоминания о другой стране; а может быть, виноградная лоза, растущая в саду, — узловатый, жилистый куст, полный сантиментов и тоски по родине, которую немцы привозят с собой в любой уголок земли.
Подходя к дому, Тея сквозь розовые перья тамариска в изгороди увидела учителя Вунша и миссис Колер, которые работали лопатой и граблями. Участок пока выглядел как рельефная карта и ничем не напоминал будущую буйную поросль. Летом здесь разрастутся настоящие джунгли! Вьющаяся фасоль, картошка, кукуруза, лук-порей, кейл, красная капуста и даже такие овощи, для которых у американцев нет названия. Миссис Колер вечно получала почтой семена из Фрипорта и со старой родины. А цветы! Высоченные подсолнухи на корм канарейке, тигровые лилии, флоксы, цинии, венерины башмачки, портулак и мальвы. В саду, кроме плодовых деревьев, росли огромная катальпа с кроной в виде зонтика, крупнолистный тополь, две европейские липы и даже гинкго — прямое остроконечное дерево с листьями в форме бабочек, которые под ветром трепетали, но никогда не гнулись.
Тем утром Тея к своему восторгу увидела, что два олеандра — один с белыми цветами, один с розовыми — вынесли из погреба, куда прятали на зиму. В самых засушливых частях Юты, Нью-Мексико, Аризоны не найдется немецкой семьи, у которой не было бы в хозяйстве олеандровых деревьев. Какими бы лоботрясами ни были рожденные в Америке сыновья, ни один из них не смеет ослушаться приказа и всякий покорно, надрываясь и напрягая все мускулы, тащит здоровенную кадку с деревом вниз в погреб, если дело происходит осенью, или наверх, если весной. Они могут тянуть время, но в конце концов вступают в поединок с кадкой.
Тея вошла в калитку, и учитель прислонил лопату к белому столбику, подпирающему строение с башенками — голубятню, — и вытер лицо рукавом: почему-то у него никогда не бывало с собой носового платка. Вунш был коротенький и плотный, а грубой лепки
плечами напоминал медведя. Лицо темно-красное, кирпичного цвета, с какими-то даже рытвинами, а не морщинами, и дряблая кожа свисала складкой над тем местом, где предполагался воротничок; впрочем, медная пуговица для воротничка там была, а самого воротничка не было. Глаза учителя всегда были налиты кровью. У него был грубый, презрительно изогнутый рот и кривые желтые зубы, сильно сточенные по краям. Кисти рук квадратные, красные, редко чистые, но всегда живые, нетерпеливые, даже сочувственные.
— Morgen**, — деловито приветствовал он ученицу, надел черный альпаковый пиджак и без проволочек повел ее к пианино, которое стояло в гостиной у миссис Колер. Он открутил табуретку у пианино до нужной высоты, указал на нее Тее, а сам уселся рядом на деревянный стул.
— Гамма си бемоль мажор, — приказал он и принял позу глубочайшего внимания. Ученица без слов повиновалась.
До миссис Колер, все еще работающей в саду, донеслись звуки бодрых усилий, старания. Она, сама того не замечая, старалась потише орудовать граблями. Время от времени до нее долетал голос учителя:
— Гамма ми минор... weiter***, weiter!.. Immer**** я слышу большой палец, как хромую ногу. Weiter, weiter… еще раз... Sch.n!***** Теперь аккорды, быстро!
Ученица впервые открыла рот, когда урок дошел до второй части сонаты Клементи: она тихо выразила недовольство тем, как учитель расставил аппликатуру пассажа.
— Не имеет значения, что ты думаешь, — холодно ответил учитель. — Правильный способ только один. Большой палец вот сюда. Ein, zwei, drei, vier...******
И так далее. В последующий час урок больше не прерывался.
Когда урок кончился, Тея развернулась на табуретке и облокотилась на крышку пианино. Обычно по окончании урока ученица и учитель немножко болтали.
Герр Вунш расплылся в улыбке:
— Как скоро ты свободна от школы? Тогда мы двигаемся вперед быстрее, да?
— На первой неделе июня. Тогда вы мне дадите учить «Приглашение на танец»?
Он пожал плечами:
— Это не имеет значения. Если ты его хочешь, ты его играешь в свободное от уроков время.
— Ну ладно. — Тея порылась в кармане и вытащила мятую бумажку. — Скажите, пожалуйста, а что это значит? Наверное, это по-латыни.
Вунш поморгал, глядя на строчку карандашом на бумаге.
— Где ты это берешь? — сварливо спросил он.
— Это из книжки, мне ее дал доктор Арчи. Она вся по-английски, кроме этого. А вы такое раньше встречали? — Она вгляделась в лицо учителя.
— Да. Очень давно, — пробормотал он, скривившись. — Овидий!
Он вытащил из жилетного кармана огрызок свинцового карандаша, видимым усилием унял дрожь в руке и под словами Lente currite, lente currite, noctis equi написал четким изящным готическим почерком: «Крикнула б ночи коням: „Стойте, сдержите свой бег!“»*******
Сунул карандаш обратно в карман и продолжал созерцать латинскую надпись. Он припомнил всю элегию целиком, которую читал студентом и счел весьма изящной. Память человека хранит сокровища, которых не отнять никакому владельцу пансиона. Их носишь в голове, даже если собственное белье приходится выносить контрабандой в чемоданчике настройщика. Он вернул бумажку Тее.
— Это перевод, весьма элегантный. — И он поднялся со стула.
В дверь просунулась голова миссис Колер, и Тея соскользнула с табуретки.
— Миссис Колер, пожалуйста, зайдите и покажите мне картину из кусочков.
Старуха засмеялась, стащила большие рукавицы для садовых работ и подтолкнула Тею туда, где находился предмет ее восхищения. «Картина из кусочков», которая висела на торцовой стене гостиной, закрывая ее почти полностью, была работой Фрица Колера.
Он обучался своему делу в Магдебурге у старомодного портного, который требовал с каждого ученика работу на звание мастера. Короче говоря, чтобы закончить обучение, подмастерье должен был воспроизвести с помощью тканей какую-нибудь известную немецкую картину. Кусочки разноцветной ткани сшивались вместе на подложке изо льна, образуя нечто вроде мозаики. Что копировать, ученик выбирал сам, и Фриц Колер выбрал модную в то время картину «Отступление Наполеона из Москвы». Она изображала мрачного императора со свитой: они ехали по каменному мосту через реку, а за спиной у них пылал город. Для крепостных стен и других фортификационных сооружений Фриц использовал серую ткань; оранжевые языки пламени вздымались над куполами и колокольнями. Наполеон ехал на белом коне, Мюрат в восточном платье — на гнедом. Тее никогда не надоедало рассматривать это произведение и слушать рассказы о нем: сколько времени понадобилось Фрицу, чтобы его создать, как им все восхищались, как трудно было сохранить его от моли и не дать погибнуть в огне. Миссис Колер объясняла, что с шелком работать было бы гораздо легче, чем с шерстью, на которой бывает трудно получить нужный оттенок цвета. Поводья лошадей, колесики на шпорах, задумчиво сдвинутые брови императора, свирепые усы Мюрата, высокие кивера гвардейцев — все это было сделано тончайшим и точнейшим образом. Тея так восхищалась творением Фрица, что согрела сердце миссис Колер. Столько лет прошло с тех пор, как она показывала картину собственным малышам! Поскольку миссис Колер не ходила в церковь, то никогда не слышала никакого пения, за исключением песен, порой доносившихся из мексиканского городка. Поэтому Тея часто пела для нее по окончании урока. Вот и сегодня Вунш указал на пианино:
— В воскресенье, когда я иду мимо церкви, я слышу, как ты что-то поешь.
Тея послушно опустилась опять на табуретку и запела: «Приидите ко мне, безутешные». Вунш задумчиво слушал, положив руки на колени. Такой прекрасный детский голос! Лицо старой миссис Колер расслабилось и расплылось в счастливой улыбке; она полузакрыла глаза. Большая муха влетала в окно и вылетала обратно; солнечный свет образовал золотую лужицу на тряпичном коврике и омывал поблекшие кретоновые подушки дивана под картиной. «Нет на земле такой печали, что небо не сумеет исцелить». — И песня затихла.
Вунш встряхнулся:
— Об этом хорошо помнить. Ты в это веришь? — Он вопросительно посмотрел на Тею.
Она смутилась и стала нервно ковырять средним пальцем черную клавишу.
— Не знаю. Наверное, — пробормотала она.
Учитель резко поднялся со стула:
— Помни: к следующему разу выучи терции. Тебе нужно раньше вставать.
Ночной воздух был такой теплый, что обычную трубочку после ужина Фриц и герр Вунш пошли курить в саду, возле винограда. Они курили в молчании, под звуки скрипок и гитар из мексиканского поселка с того края оврага. Когда Фриц и его старуха Паулина ушли спать, Вунш еще долго сидел в саду, не двигаясь и глядя сквозь пушистые виноградные листья на сверкающий механизм неба.
Крикнула б ночи коням: «Стойте, сдержите свой бег!»
Эта строка пробудила бурю воспоминаний. Старый Вунш думал о молодости: о своей, давно улетевшей, и о только начинающейся юности своей ученицы. Он лелеял бы в душе большие надежды на ее будущее, да боялся сглазить. Он верил: на что он надеется, тому не бывать; его привязанность сулит неудачу, особенно молодым; если он печется о чем-нибудь или о ком-нибудь, то приносит этим только вред. Когда-то он преподавал в музыкальных школах Сент-Луиса и Канзас-Сити, но тамошние ученицы были настолько поверхностны и самодовольны, что страшно его бесили. Он сталкивался с грубостью и вероломством, становился жертвой жуликов всех мастей и простого невезения. Он играл в оркестрах, которым хронически не платили, и бродячих оперных труппах, которые распадались, так и не получив ни гроша. И еще его вечно преследовал старый враг, безжалостней всех остальных. Уже очень давно желания герра Вунша ограничивались тем, чтобы кое-как прокормить и прикрыть тело. А теперь перед ним встал соблазн: питать надежды на будущее другого человека. Герр Вунш опасливо потряс головой.
Его интересовала целеустремленность ученицы, ее сильная воля. Он слишком давно жил среди людей, чьим единственным желанием было получить что-нибудь даром, и привык ни в ком не искать серьезного отношения к чему бы то ни было. Теперь, когда он по чистой случайности встретил такое отношение, оно напомнило ему о моральных ценностях, стремлениях, давно забытых обществом. Что же напоминает ему ученица? Может быть, желтый цветок, напоенный солнцем. Нет — бокал тонкого стекла, полный ароматного игристого мозельского. Вунш будто наяву видел такой бокал перед собой прямо сейчас, в саду, и следил, как поднимаются и лопаются пузырьки, подобно молчаливым разрядам энергии в нервных окончаниях и в мозгу, подобно стремительному цветению юной крови... Герр Вунш устыдился и зашаркал шлепанцами в сторону кухни, уставив глаза в землю.
*Г. Х. Андерсен, «Снежная королева», перевод А. и П. Ганзен.
** Утро (нем.).
*** Дальше (нем.).
**** Всегда (нем.).
***** Хорошо! (нем.)
****** Один, два, три, четыре (нем.).
******* Публий Овидий Назон, «Любовные элегии», перевод С. Шервинского, книга I, элегия XIII.