Вячеслав Бутусов о «Мертвеце», апокалипсисе и «болезни скепсиса»

10 апреля Вячеслав Бутусов и группа «Орден Славы» представили новый альбом «Мертвец». Автор «Сноба» Егор Спесивцев поговорил с музыкантом об этой записи, отношении к старым песням, «стерильности» новых треков и сомнениях в вере.

В начале каждого разговора мы просим героя выбрать один, самый важный для него музыкальный альбом. Какой это альбом для вас?

Если только один, то это Wish You Were Here группы Pink Floyd.

Я услышал его каким-то удивительным образом на виниле в 1976-м году, когда учился в 9-м классе свердловской школы, у одноклассника Миши Васильева. Это было немыслимо для тех времен, с учетом даты выхода альбома на Западе.

Для меня эта музыка была настолько необычна, фантастична и возвышенна, что я впал в состояние невесомости — в прямом и переносном смысле. Это впечатление остается до сих пор, настолько сильным оказалось оно тогда. К этому я мог бы добавить White Album The Beatles, Physical Graffiti Led Zeppelin, первый альбом «Воскресения» и «Путешествие» группы «Урфин Джюс».

Сейчас многие группы из 1980–1990-х возвращаются с очень «плотными» альбомами: совсем недавно были The Cure, сейчас вот Pulp записали что-то новое впервые за 20 лет. Вас какие-то из этих релизов интересуют?

Из последнего, что мне понравилось, — это был сольный альбом Эрика Бердона, вышедший несколько лет тому назад. Еще я был бы рад услышать новые работы Роберта Планта, Пола Маккартни и Дэвида Гилмора. Из отечественных коллективов — я очень люблю и жду песни группы «Воскресение».

Что вы чаще всего слушаете сегодня?

В основном это духовная музыка, которая в нашем пространстве звучит в хоровом исполнении. Много симфонической музыки: Бах, Моцарт, Бетховен, Прокофьев, Шостакович, Свиридов, Гаврилин. Остальное доходит в произвольном порядке.

Работу над «Мертвецом» вы начали еще в ковид — насколько для вас самого этот альбом остается актуальным? И о чем эта работа, если совсем прямо?

Мы начали работу над альбомом в период пандемии, но продолжили и закончили в период специальных военных действий, поэтому одни тревожные события сменились другими. Все песни — это те или иные человеческие переживания. Актуальность их неизменна во все времена по причине каноничности утвержденных вечных истин.

Альбом задумывался как некоторая проекция искусственного ограничения под девизом «звукоизоляция», а вылился в результате в проекцию тотального карантина человеческого сознания, охватившего весь мир. Мы живем в мире различных бесконечных конфликтов — от семейных до международных.

У альбома изначально, как я понимаю, была «домашняя» версия, которую музыканты потом дорабатывали. Не осталось соблазна «делюксом» выпустить и ее? Как будто записи об апокалипсисе пошла бы эта нарочитая простота.

Чаще всего «рыбы» издаются с прошествием времени — в качестве сюрприза.

На альбоме есть два текста Ильи Кормильцева — помню, что у вас их «в закромах» лежит чуть ли не пара сотен. Как и почему отобрали именно эти вещи?

Тексты Ильи всегда лежат у меня в отдельной папке и время от времени дают о себе знать. Время приходит — и они ложатся на музыку.

Это своего рода медитативный прием: нужно крутить текст под музыку много раз, погрузиться в него и почувствовать его органику — то есть степень соединения с музыкой. Если они нравятся друг другу — значит, их можно женить.

Текст «Голос воды» ассоциируется с техникой живописи по влажной бумаге — это помогает услышать определенную музыку: то плавно текущую, то струящуюся, то бурную. «Ниспошли» — просто актуальный текст на сегодняшний день, он отсылает нас к словам Иисуса из Евангелия от Матфея: «О, род неверный и развращенный! Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас?»

Какое у вас любимое стихотворение Кормильцева?

«Я и мой друг», «Когти» и «Война». Они были написаны в разное время, но в них во всех заложен балладный настрой: присущий музыке семидесятых, характерный для эстетики периода «детей цветов», не ограниченный рамками форматов.

А свой первый текст помните?

В школе у нас было принято увлекаться поэзией, было много написано в подражание корифеям, но это несущественные тексты.

По мере взросления у вас менялось представление о том, что такое хорошая песня? Если выбирать одну из «старых» и одну новую — это какие?

С песнями «Наутилуса» я уже настолько свыкся, что мне нравятся даже те, которые раньше раздражали — особенно в ранних альбомах. Из нового альбома я бы не задумываясь выделил песню «На небе всегда кто-то есть». Некоторые тексты мы пишем с женой Анжеликой совместно — и они мне особенно дороги. В этом есть элемент мистической единоцелостности близких людей. Потому что «где двое — там Бог».

«Мертвец» — как я понимаю, об апокалипсисе. А что будет после него?

После апокалипсиса — вечная жизнь или вечная смерть. И к тому, и к другому нужно быть готовым.

Мне кажется, что у некоторых музыкантов, приближающихся к солидному возрасту, обязательно завязывается диалог с Богом. Самый впечатляющий пример такого диалога для меня — последний альбом Леонарда Коэна, где он сам себя отпевает. Не возникало желания высказаться подобным образом?

Не знаю, как насчет «последнего», но мы уже готовим следующий альбом. На мой взгляд, он должен быть еще более жизнеутверждающим.

Вам любят задавать такие вопросы: что будет после смерти?

Я точно знаю, что после смерти нас ждет либо вечная жизнь, либо вечная смерть. Вечная жизнь предуготовлена праведникам и святым в Царствии Небесном, где нет места беззаконию, где царят мир, покой и благодать. Рай же водворится на Земле после окончательного изничтожения зла.

Это не секрет, об этом пишет Священное Писание.

У XTC есть песня Dear God — откровенно обвинительная в адрес Бога, но в этом обвинении чувствуется нерв и, что парадоксально, вера (герой говорит, конечно, что в Бога не верит, но говорит об этом Богу — настолько он запутался). Вы к таким решениям, вроде этого трека XTC или «битнических» молитв Аллена Гинзберга, строчек Моррисси в духе I have forgiven Jesus — как относитесь?

Это самые распространенные заблуждения.

В истинной вере у человека нет никаких сомнений. Верующий человек испытывает по отношению к Создателю только чувство благодарности и нескончаемую любовь. Все остальные отклонения указывают на болезнь скепсиса.

Вы ей не «болели»?

Я — скептик со стажем, поэтому понимаю, о чем речь. Нам всем доводилось ходить в темноте или в каких-то экстремальных обстоятельствах. Например, в детстве я заблудился в глухой тайге. В эти моменты обостряются все чувства, которые работают исключительно на выживание. Важно не доводить себя до отчаяния, и тем более уныния. Из последних сил двигаться к просвету — Господь всегда видит наши старания.

Когда я слушаю «Мертвеца», все конкретные для вас, но абстрактные для меня слова («дух», «Рай», «вечность», «голос воды», «тепло Господа») превращаются в белый шум, как бы теряют значения. Вы не ощущаете этой пустотности?

В этих текстах нет ничего лишнего и ничего зловредного. Они тщательно выверены и абсолютно символичны, поэтому на первый взгляд могут показаться диетическими. Правильнее назвать их аскетическими. А белый шум постепенно преобразится в сплошное ослепительное сияние.

У Леонида Андреева есть несколько прекрасных околорелигиозных произведений — конкретно «Елеазар» и «Иуда Искариот». В первом он высказывает мысль, что, возможно, воскрешение Лазаря скорее вызывало бы ужас, чем радость, во втором — отстаивает мысль, которую потом в одной из песен еще прозрачнее сформулирует Егор Летов: о том, что «Иуда будет в Раю». Вы к таким интерпретациям библейских сюжетов как относитесь?

Я с пониманием отношусь к философским поискам писателей — это неизбежно. Литературные фантасмагории, как их называл Пушкин. Как ни странно, они иногда помогают найти правильное понимание Слова Божия. Святая Церковь называет это ересью, то есть отклонением от истины.

Что касается Иуды, то это вопрос к богословам, но он совершил тяжкий грех — предательство, и за это будет терпеть суровое наказание в девятом круге ада, как это описывает Данте в «Божественной комедии». Кроме того, он был жаден и завистлив. Но не нам судить — на все воля Божия.

У вас есть любимый литературный герой?

Я довольно редко теперь читаю страстную литературу, хотя по-прежнему с уважением отношусь к Булгакову, Маркесу, Стругацким и многим другим замечательным писателям. Относительно недавно начал читать Евгения Водолазкина, и мне близки его литературные образы. В его прозе присутствует житейский юмор, без которого невозможно переносить наш безумный мир, потрясаемый многочисленными стихийными бедствиями.

В интервью Николаю Солодникову 5 лет назад вы комментировали последние просмотренные (или пересмотренные) фильмы: там и Балабанов был, и «Сталкер», и много чего еще. Можете рассказать, как вы в целом воспринимаете кино? Условно, для меня это способ делиться тем, что невербализуемо.

Я воспринимаю кино как иллюзию. В лучшем случае — это выдумка, в худшем — обман. В некоторых случаях кино может по-настоящему отравить, подобно наркотику. У впечатлительных людей кино вызывает похмелье. Кому-то кино позволяет уйти от действительности, но суть не меняется — это иллюзион. Из последних фильмов, которые я видел, мне понравился наш отечественный фильм «Сто лет тому вперед». Мне он показался достаточно качественным, в том числе и музыка Игоря Вдовина.

Последний вопрос: есть ли у вас какое-то главное воспоминание, впечатление или событие, которое вам кажется поворотным, определяющим?

Для меня самый поворотный момент в жизни — это встреча с Анжеликой. Именно после этого я осознал, что такое настоящая жизнь.

Беседовал Егор Спесивцев